Юля Качалкина — издатель с многолетним опытом работы в ведущих издательствах, милая и романтичная девушка, хрупкая и чувствительная… но никто с этим не считается, забрасывая ее тоннами рукописей, кучами писем. А порой и угрозы приходят. Ничего не поделаешь — выбранная Юлей профессия иного и не предполагает.
«СП»: — Юля, понятно, что времена для книгоиздания сегодня не лучшие. Однако книги таки выходят, пусть тиражи их невелики. Какие тенденции главенствуют сейчас на рынке? На что ориентируются издательства, формируя свои портфели?
— Роман, я сразу не соглашусь с вашим первым утверждением, что времена для книгоиздания сегодня не лучшие. Кризис — да, но в кризисные моменты как никогда сильно пробуждаются в творческих людях замыслы и идеи, рождаются сильные произведения. Сейчас как раз впору ждать появления новых сильных авторов, больших романов, сборников стихов… я испытываю удивительный (для меня самой) оптимизм по поводу происходящего, хотя коллеги почти постоянно спрашивают меня на работе: «ну чему ты радуешься, Качалкина?»
Книжный рынок неизбежно, с моей точки зрения, движется к тому, чтобы пережить качественный переворот: никому уже не нужны тонны одинаковых, как под копирку сделанных томов авторов, чьи имена навязли в зубах у читателей. Этим трэшем забиты почти все книжные магазины страны, и выискать среди этого по-настоящему живую и интересную историю становится почти невозможно. Скоро наступит момент сжатия, когда книжные резко сократят закупки старого и будут ждать нового. Издатель сейчас как, пожалуй, никогда со времен кризиса 2008 года, должен быть готов к этому глобальному вызову.
Издательства формируют свои портфели очень осторожно, причем, у каждого издательства — своя модель, обкатанная многолетним опытом (сегодня на рынке остались старые игроки — новые не появляются). Отбор идет очень жесткий, в тесной сцепке с реализационными и пиар-отделами, каждая рукопись рассматривается не только с точки зрения того, чем она сама по себе увлекательна и хороша, но и с той точки зрения, нужна ли она потенциальному читателю, заплатит ли он за нее деньги. Без читателя книги бесполезны. Искусство ради искусства — красивый, но нереальный постулат.
Тенденции очень хорошо просматриваются: растет образовательная, подростковая литература, и сегмент книг, развивающих творческие навыки (сейчас это очень модно — быть похожим на художника, на композитора, на архитектора или еще на кого-нибудь, кем ты просто не успел стать, в юности выбрав другую профессию).
«СП»: — То есть вы считаете, что интерес к чтению, к хорошей литературе, все же не падает?
— Я не сказала бы, что интерес к литературе падает. Вы не путайте уменьшение среднего чека в магазине с падением чтения как такового, — люди читают, причем, читают как никогда много и охотно. Другое дело, что платить за контент хотят не все. И совсем не потому, что хотят украсть, — часто просто не понимают, как купить электронную книгу, например. У нас в России сделать это гораздо сложнее, чем за рубежом, алгоритм более кривой, популяризации легального электронного потребления нет.
Страдают, конечно, все: и проверенные бренды, и совсем новые. И если за границей существует практика, при которой новинку выложат недели на три обязательно (чтобы посмотреть, как она продается), то у нас выкладки — дело тонких договоренностей издателя и магазина, плод многомесячных усилий с обеих сторон. А продает книгу только выкладка: чтобы книгу купили, нужно ее продавать, и лучшего инструмента, чем выкладка, увы, пока никто не придумал.
«СП»: — Издательствам предпочтительнее работать с литагентами или с авторами напрямую? В чем различие двух этих путей именно для издательства?
— У нас в России не развит институт литературных агентов. Есть, на мой взгляд, единственное крупное и профессиональное агентство «ФТМ», возглавляемое Владимиром Евгеньевичем Поповым, которое аккумулирует в себе огромную базу переводчиков, прозаиков, драматургов, поэтов, сценаристов. «ФТМ» представляет права Виктора Пелевина, Владимира Войновича, Владимира Орлова… Остальные агенты на сегодняшнем книжном рынке — это скорее друзья и близкие авторов, занимающиеся их продвижением в издательства с разной степенью понимания процесса.
Зачем нужен агент? Он нужен в совершенно конкретной ситуации, когда автор и издатель бьются смертным боем во время подготовки книги к печати: спорят до драки про редактуру, обложку, тираж, гонорар… тут нужен кто-то третий, кто возьмет на себя роль буфера. Возьмет за руку и автора, и издателя, и не даст им поубивать друг друга во имя выхода книги.
Ну и еще одна важнейшая функция агентов, в моем понимании, — поиск новых авторов и рукописей. Издатель — он же с головой погружен в рабочие процессы и хедхантить успевает не всегда оперативно, поэтому ему нужны агенты-скауты, которые приходили бы и говорили: а знаешь, я нашел нового Пелевина или Бегбедера! И издатель верил бы им.
Когда издатель работает напрямую с автором (что чаще всего и бывает в реальности), издатель сильнее ранит автора (наоборот редко происходит просто потому, что у издателя более железные нервы). Но издание книги — и в том, и в другом случае, с агентом или без, — это не волшебная сказка о том, как жил-был писатель, и вдруг его нашел издатель, позвал и сделал знаменитым. Издание книги — тяжелое испытание для обоих, постоянный кропотливый труд, требующий терпения и самоотдачи — без ожидания мгновенной прибыли.
«СП»: — Вопрос, исходящий из вашего ответа о «литагенте-приятеле». Много споров и ухмылок о «местничестве» в литературе. Если ты знакомый или друг — издадут, если нет — нет. Можете пояснить, сколько тут правды, а сколько конспирологии.
— За других издателей я говорить не стану, но скажу за себя: у меня среди писателей друзей нет. Это некая неизбежная этика профессии издателя. И вовсе не потому, что издатель хочет быть таким честным, нет. Просто потому, что психологически тяжело дружить с человеком, который видит в тебе только функцию.
Я бы немного развернула ваш вопрос и сформулировала его так: если ты знакомый или друг и думаешь издаться, то ты, скорее всего, потеряешь знакомство или дружбу, нажав на своего издателя.
Я очень часто даже не знаю, как выглядит мой автор, проходя с ним весь процесс издания книги виртуально — по переписке и телефонным звонкам. Для меня важнее всего — рукопись, та история, которая скрыта в ней до поры до времени. А сам человек, ее создавший, зачастую, — не очень. Представляю, как сильно сейчас обидятся на меня писатели, но, надеюсь, они поймут меня правильно и оценят мою робкую искренность на фоне потока бессмысленной лести других.
«СП»: — Юля, молодые поэты мне часто задают вопрос — как издать свою книгу в большом именитом издательстве, а не брошюрку в родном городе за свой счет. Адресую этот вопрос вам, профессионалу: как сегодня поэту стать более или менее известным и востребованным?
— Стать известным и востребованным поэту сегодня проще всего, не имея книги вообще: достаточно продвинуть себя в интернете. Почему-то книга поэтами воспринимается как некий обязательный элемент творческой программы, но это ведь не так. Почему-то издать нечто жуткое — в цветочках и с огромным собственным портретом на обложке — мечта даже неплохих поэтов, — но это моветон, и для меня всегда было удивительно, как сами авторы этого не видят. Поэты, будьте проще, не ищите пафоса, — будьте настоящими, и к вам потянутся люди. И не ленитесь интересоваться тем, чем живет ваш читатель. Если он смотрит Масяню, это совсем не значит, что он не может в тот же день взять и прочесть перед сном пару стихов Фроста или Блока. Люди, любящие поэзию, имеют право любить что-то еще.
«СП»: — В литературной среде часто звучит это грохочущее слово — графоманы. Два вопроса в одном: какие признаки отличают графомана от не графомана, на ваш взгляд (именно на ваш!)? И более важный вопрос: как объяснить графоману, что он графоман, сделав это так, чтобы он не пришел потом к зданию издательства с гранатой…
— Сложный вопрос, на самом деле. Для меня признак графомана — очень часто — объем текста. Когда тебе приносят рукопись романа за сорок авторских листов, я, даже не читая, могу сказать, что с вероятностью в 90 процентов эту вещь можно сократить наполовину.
Графоман держится за каждое слово, как будто оно пришито к его коже на живую нитку.
Я стараюсь не тратить время на то, чтобы объяснять графоманам, что они графоманы, — тем более что желающих подкинуть мне гранту в рабочий кабинет уже довольно много… ну а смысл объяснять человеку, что его произведение не понравилось? Я же не преподаватель в Литинституте. Я отборщик, который берет или не берет, — объяснять, почему не взяла, не всегда считаю необходимым. В первую очередь, при этом думая о том, чтобы сберечь психику не пришедшегося ко двору автора… объяснения растравляют душу, иногда лучше без них. Всегда есть возможность показать рукопись другому издательству, да и потом, никто не отменял главного совета: можешь не писать — не пиши.
«СП»: — Юля, как сохранить баланс между бизнесом и собственно литературой? Понятно, что издательство должно зарабатывать, но…
— Нужно исхитряться хорошо продавать хорошие книги для людей. Другого секрета не существует. Нельзя терять брендовую чистоту, продавая всякий шлак, только бы продать, — читатель рано или поздно поймет, что его обманывают, и не простит.
«СП»: — Вопрос как к переводчику: зачастую люди в России не желают читать произведения классиков иностранной литературы из-за недоверия к переводчику. Есть ли в такой позиции смысл? Вообще, «Москва-Петушки», «Котлован» или, там, «Идиот» могут быть переведены и читаться с той же пронзительностью и накалом на английском или, скажем, испанском, как и на русском?
— Вы знаете, мой переводческий опыт касается в основном стихов — я перевожу с английского и немецкого, часто — стихи внутри романов современных импортных авторов. Из прозы — перевела всего два романа Келли Тейлор, любовно-психологических по жанру. Поэтому сказать о переводах классиков на испанский и английский — мне сложно. Мне кажется, что перевод — это всегда диалог. И очень важно понимать, что перевод не может быть один раз и навсегда. Например, вот перевел Пастернак Шекспира, но реальность Пастернака уже отошла от нас сегодняшних… нужны новые переводы. Постоянно.
«СП»: — Спасибо. Мне осталось только узнать о ваших читательских предпочтениях.
— Я как я (не как редактор) люблю читать Джейн Остин (у меня прозвище — по имени ее героини из «Мэнсфилд Парка» — Железная Фанни Прайс), сестер Бронте, Вирджинию Вулф, Генри Джеймса. Из современных — Иэн Бэнкс, Пол Остер, Майкл Чабон. Из русских могу смело назвать Лескова, Гоголя, Тургенева. Я романтична до ужаса, но не боюсь в этом признаться.
Роман Богословский
Источник: СвободнаяПресса
Оригинальный заголовок: Книжный рынок движется к качественному перевороту
Похожие новости: Борис Кузнецов: Год литературы, на мой взгляд, ничего не дал ни книжному рынку, ни чтению, ни литературе