В первом случае речь идет о том, что случаи коронавируса зафиксированы в одном из подразделений военных в ЗАТО, во втором — о неготовности больниц в Чечне принимать больных с COVID-19. О существующих и готовящихся ограничениях для СМИ в России мы поговорили с главным редактором «Новой газеты» Дмитрием Муратовым.
«Трусливая позиция местных властей»
— Вчера стало известно, что на «Новую газету» составили протоколы о фейках про коронавирус. Материалы были написаны со ссылкой на источники «Новой». Вы чувствуете, что в рамках пандемии давление на СМИ со стороны власти усилилось?
— Во время пандемии давление на СМИ резко усилилось со стороны власти, и в первую очередь — со стороны местных властей. Хрестоматийный пример — история интернет-издания ProUfu.ru, члена нашего [объединения медиа] «Синдиката 100». На сайте издания была опубликована новость о подготовке на кладбище в Уфе тысячи мест для захоронения умерших от коронавируса из-за прогнозов о высокой смертности. Пресс-секретарь мэрии подтвердил журналистам информацию, сохранилась переписка об этом, но впоследствии мэрия заявила, что это фейк, изданию был выписан штраф. Абсолютно очевидно, что это трусливая позиция местных властей. Абсолютно очевидно, что они используют коронавирус, чтобы расквитаться со своими оппонентами.
Таких примеров я могу привести множество. Они касались, например, положения в больницах Московской области. Того, что происходило с заболевшими врачами в ряде регионов Российской Федерации.
Была история с красноярским телеканалом ТВК, который получил предупреждение Роскомнадзора за видеоролик, в котором бабушки из так называемого «Отряда Путина» жгут бумажки и говорят: «Ковид, уходи», типа демонстрируя пренебрежение к болезни и так по-бабушкински эту пандемию тролля. Так вот, телекомпании вынесли предупреждение и планировали оштрафовать, но при этом сам ролик этих самых бабушек спокойно оставили висеть в сетях, потому что их волновала только компания ТВК, а не сами бабушки, которые невежественным образом разгоняют вирусы. Это только несколько примеров навскидку.
— Пример «Новой газеты» продолжает этот список?
— Пример «Новой газеты» несколько отличается от беспредела, который пытались творить с нашими коллегами. Дело в том, что у «Новой газеты» не было шансов открыть те источники информации, на которые она ссылалась. За 27 лет существования издания мы ни разу — даже по решению суда — не открывали свои источники. Поэтому оба раза мы, не дожидаясь административного суда и даже предупреждения Роскомнадзора, удаляли материалы с сайта. В первом случае мы получали письмо от правительства господина Кадырова, во втором — от руководства ЗАТО, в котором находится военная часть, о которой мы писали. Теперь на суде, который будет 17 августа, мы посмотрим, насколько наша способность вступать в диалог и слышать противоположную сторону будет учтена, или приговор уже написан. Поглядим. Есть шансы и на то, и на другое.
— Но вы в любом случае не намерены раскрывать источники?
— Категорически. Это исключено.
«Страну засирают радиоактивными отходами, затапливают мазутом — люди боятся об этом говорить»
— Складывается ощущение, что политика государства — отбить желание у журналистов использовать в работе данные, полученные от анонимных источников. Однако часто бывает, что на чувствительные темы люди готовы говорить только анонимно. Какой выход вы видите в этой ситуации? Не удалять же каждый раз материалы с сайта.
— На днях в очередной раз смотрел фильм «Вся президентская рать» об Уотергейтском скандале, который произошел из-за расследования журналистов The Washington Post. Замечательный, кстати, фильм, стоит посмотреть. Но я его смотрю и в голос ржу. Журналисты стучатся в двери, говорят: «Мы из The Washington Post, расскажите нам, пожалуйста, что вы знаете о государственных секретах?» Люди отвечают им: «Проходите, пожалуйста, сейчас мы с вами поговорим». Или на подземной автостоянке с ними встречается источник и говорит: «Ищите там-то и там-то». Я просто умираю, в каких стерильных, парниковых условиях работает или работала в то время американская пресса. Или посмотрите фильм «В центре внимания» про расследование The Boston Globe о священниках. Журналисты заходят в любую дверь и спрашивают: «Расскажите, пожалуйста, как вас насиловали в детстве?» И им отвечают: «Знаете, меня насиловали следующим образом. Записывайте, записывайте». В России ничего подобного невозможно.
В России тебе говорят только на условиях абсолютной анонимности. Ты не можешь сослаться, ты не можешь записать информацию.
Типичный пример, как люди работают с источниками, и что с ними происходит — история с Иваном Сафроновым (бывший журналист «Коммерсанта» и «Ведомостей», в последнее время работал советником главы «Роскосмоса», обвинен в госизмене — Прим. ред.), который сейчас в СИЗО Лефортово. Что хотят от Ивана Сафронова, Маша?
— Открыть источники.
— Да, ему говорят: «Открой источники, чувак! Мы хотим знать, кто тебе давал информацию, которую, может быть, кто-нибудь когда-нибудь использовал». Это вместо того, чтобы хранить государственную тайну, соблюдать ее. У вас всюду есть прикрепленные сотрудники, у вас всюду есть первый отдел, у вас всюду есть контрразведка. Вместо этого вы сажаете журналиста за его предыдущие публикации. Потому что если дело относится к 2017 году, он в это время не прыгал на батуте с [главой «Роскосмоса» Дмитрием] Рогозиным, верно?
— Да. Он тогда работал в газете «Коммерсантъ».
— Да, он работал в «Коммерсе». Сейчас его по сути ставят перед выбором: «Ты все равно получишь срок, потому что мы тебя уже посадили. Но ты можешь получить не 12 лет, а пять. Но для этого ты нам должен открыть источники». То есть все уголовное законодательство используется именно для этого.
У нас есть один из немногих редких случаев, когда бывший работник Росприроднадзора по Норильску Василий Рябинин рассказал все, что знает [об экокатастрофе], [журналисту «Новой газеты»] Лене Костюченко. У него трое маленьких детей. Он говорит: «Я не хочу травить место, где будут жить мои дети». У него очень высокий гражданский мотив. Василий не побоялся идти против гигантской корпорации («Норникель» — Прим. ред.), которая управляет гигантской территорией вместо других органов власти. И Вася все рассказывал под своим именем.
— Это редкость сейчас.
— Да, единичный случай. Можно вспомнить 80-е и 90-е годы — например, работу в «Литературной газете» Юрия Петровича Щекочихина, моего ближайшего друга, который работал в том числе моим заместителем в «Новой газете» и которого убили. У Щекочихина практически в каждом материале был герой, который говорит журналисту, что он готов лично до конца идти, восстанавливая справедливость. Сейчас ситуация изменилась. Запуганность, зашуганность, постоянное использование судебного и уголовного преследования, когда фактически суды стали одним из отделов следственного комитета. Все это привело к тому, что люди молчат. В результате страну засирают радиоактивными отходами, затапливают мазутом, вырубают леса. Потому что люди боятся об этом говорить.
— Но не писать об этом — не выход. «Новая газета» продолжит делать публикации со ссылкой на анонимные источники?
— Мы будем работать с источниками информации. Но к этому нужно подходить холодно и здраво. Есть менеджмент работы с источниками информации. Хорошо этому может научить, например, директор Центра защиты прав СМИ Галина Арапова. Это прекрасный юрист. Мы должны понимать, что, во-первых, мы знаем, кто этот источник информации. Во-вторых, у нас должно быть зафиксировано, что нам этот источник информации сказал. В-третьих, второй источник информации должен это подтвердить. И, в-четвертых, сам журналист, который об этом пишет, абсолютно точно должен быть уверен в показаниях двух своих источников информации. При соблюдении всех условий мы идем на то, чтобы написать текст по словам источника, имя которого известно «Новой газете» и имеется в редакции.
Более 90 поправок, усложняющих жизнь СМИ
— Помимо закона о fake news, в последнее время было введено много других ограничений для СМИ. Какие из них серьезнее всего осложнили работу вашей редакции?
— Серьезнее всего осложняет жизнь СМИ психологическая обстановка страха, созданная в Российской Федерации. Вот врачи. Это герои этого года, они спасли нашу Родину. Они шли на смерть в защитных костюмах, которые они сами сшили. Например, в больницах Ставропольского края.
— Почти во всех регионах, наверное, такое было.
— Во многих, конечно. Они реально шли на смерть, они знали, с каким врагом они имеют дело, но когда дело доходило до того, что они должны были сказать, чего им не хватает, чем им можно помочь, эти отважнейшие люди сразу замолкали. Потому что вся страна — это страна бюджетников. Вся страна зависит от работодателя. А главный работодатель у нас один — это государство. И никто не идет против своего работодателя.
Отсутствие профсоюзов в стране — конечно, одна из причин того, что невозможно человеку поднять свой голос. Его некому защитить.
А жизнь нашего героя, который заговорил от своего лица, становится намного тяжелее. Журналист вернется из командировки к себе в редакцию, а этот человек останется жить в той атмосфере, в которой он начал разговаривать и начал свои разоблачения. Каково ему будет жить? Каково будет жить его семье? Как он пойдет на работу? Не уволят ли его? Не придерутся ли к нему три раза подряд, чтобы уволить за одноразовое грубое нарушение чего бы то ни было? Это самая тяжелая вещь.
Еще один момент. Недавно исполнилось 30 лет с момента, когда три потрясающих человека встретились на даче у одного из них, чтобы попилить ему дрова. Это была дача юриста Михаила Александровича Федотова, а приехали к нему два его друга-юриста Юрий Батурин и Владимир Энтин. И вот, пока они пилили дрова, а семья Федотовых — Маша с Мишей — накрывали на стол и доставали из морозилки водку, кому-то из них пришла в голову идея: «А чего мы просто рубим дрова? Давайте придумаем новый закон Советского Союза о печати». И 30 лет назад эти ребята придумали первый в стране закон о печати. Блистательный закон! Они упраздняли цензуру, то есть Главлит. Но напечатать свой закон они не могли, потому что разрешение должен был дать Главлит. Тогда они едут в Эстонию. И в эстонской спортивной газете они печатают этот закон — а то, что уже было напечатано в Советском Союзе, можно было издавать затем в любой точке. После Эстонии они подпольно везут эту газету в Москву, где Главлит обязан дать им разрешение на публикацию. Это разрешение они получают и печатают закон, раздают его на съезде Народных депутатов, и съезд принимает этот закон. Эта история куда более детективная и авантюрная, чем, например, доставка кириллицы Кириллом и Мефодием.
Так было создано потрясающее законодательство, в котором было урегулировано все: и отношения издателя и редакции, и рекламодателя и журналиста. В нем также было все, связанное с источниками информации, запросами журналистов и необходимостью на них отвечать. Это был эталонный закон.
— Не все по факту исполняется.
— Во многом, слава Богу, закон действует и исполняется. Но только за несколько последних лет, по подсчетам Союза журналистов, в законодательство, касающееся СМИ, было внесено более 90 поправок, усложняющих жизнь медиа. Одна из них дикая. Она касается невозможности распространять персональные данные. То есть скоро ты сможешь писать только так: «Одна гражданка N украла у государства N-ю сумму денег, и теперь она живет в одном из средиземноморских государств». У нас был суд с высокопоставленной сотрудницей налоговой инспекции, которая была причастна к выводу денег по делу Магнитского и купила себе в Эмиратах какое-то потрясающее жилье. Мы назвали ее фамилию, опубликовали счета и выписки. Она говорит: «Я факты опровергать не буду. Но вы назвали мою фамилию». И мы судились. И мы этот суд выиграли. Но может быть и по-другому.
— Вы видите перспективы изменить ситуацию и прекратить тренд на постоянное увеличение ограничений для СМИ — например, с помощью общественного резонанса, выступлений таких объединений журналистов, как «Синдикат»?
— Конечно. Власть всегда реагирует на сильное, резонансное общественное мнение. Она всегда реагирует на людей, которые заступаются друг за друга. Проект «Синдикат», что называется, полетел. Разрабатывается большое количество сквозных тем, есть много поддержки людей, которые наладили между собой горизонтальные связи безо всякого образования юридического лица. Это важнейшая история.
Кроме того, хотя я с трудом могу верить в объективность российских судов, когда они рассматривают дела, связанные с интересами государства или специальных служб, у нас в стране остались адвокаты. Как это ни странно, в эпоху развитого авторитаризма и адвокатура тоже очень сильно развивается. Я вижу, как работает «Агора», как работают наши адвокаты. В прошлом году я на многих судебных процессах был. Конечно, адвокатура — это одна из очень серьезных историй. На другое я как-то не очень рассчитываю. Только на нас самих и все.
«Последствием отношений власти и бизнеса стало уничтожение крупных и открытых медиа»
— На портале проектов нормативных правовых актов опубликован проект приказа Роскомнадзора, касающийся формы пометки о том, что журналистский материал создан и распространяется «иностранным СМИ — иностранным агентом». Пометка, фактически представляющая собой фрагмент текста закона из 30 слов, должна будет сопровождать каждую текстовую, аудио- и видеопубликацию. Исполняющая обязанности президента медиакорпорации «Радио Свобода/Радио Свободная Европа» Дейзи Синделар уже заявила, что инициатива Роскомнадзора призвана не только вновь ограничить работу СМИ в России, но и внушить страх читателям. Что вы думаете об этом?
— Я согласен с этим (с мнением Дейзи Синделар — Прим. ред.) Но хочешь работать в России — вынужден считаться с тем, что в ней есть правительство. Что с этим сделаешь? Вы видите, как они (власти — Прим. ред.) душат «Мемориал»? Это выдающаяся общественная организация России, у нее две функции. Первая — правозащитная. Вторая — сохранение, структуризация того, что касается сталинских репрессий. Восстановление имен жертв и палачей. Это выдающийся труд. Это выдающиеся архивы. И при этом «Мемориал» уже в который раз штрафуют за то, что они не пишут, что они — иностранный агент. То есть они упорствуют и не пишут, а их давят и давят. Мне кажется, государство обязано было им помочь, поклониться в ноженьки и сказать: «Спасибо, ребята, за то, что вы не даете стране скатиться в сталинщину».
Я думаю, что тем медиа, которые хотят работать в России и которых заставят писать, что они иностранные агенты, надо вести просветительскую работу. И мы им будем помогать. Скоро это на самом деле будет знаком качества.
— В последнее время принято рассуждать о том, как в России сужается поле независимых СМИ. Приводится много примеров, начиная от «Ленты» и заканчивая последней историей с «Ведомостями», например. С другой стороны, я уверена, что запрос на объективную журналистскую работу сохраняется, и, наверное, этим объясняется появление и успех относительно небольших новых СМИ вроде «Важных историй», «Холода», «Проекта». Этот список можно продолжать. Как вы оцениваете эту тенденцию?
— То, что случилось с «Ведомостями», с «Газетой», с «Лентой» — это проблема взаимоотношений владельца и Кремля. Или Кремля в лице разных людей. Кремль — это и [глава Роснефти Игорь] Сечин, и администрация президента. В любом случае речь идет о высшей государственной власти. Почти всякий крупный бизнес, за исключением единиц, у нас в стране напрямую связан с государством и зависим от него. Владельцы, которые закрывали эти медиа, ходят в памперсах, потому что они от страха просто ссутся. Им говорят: «Заканчивай». И они заканчивают. Им говорят: продавай. Они продают. Им говорят: «Покупай». Они покупают. Последствием таких отношений власти и бизнеса, вассала и феодала стало уничтожение крупных и открытых медиа.
Теперь что касается новых СМИ. За последние несколько лет у меня в корне изменились закладки и приложения, которыми я пользуюсь для чтения журналистских текстов. У меня в закладках появились «Холод», «Другая», 7×7, Znak.com, «Проект», «Важные истории», «Парк Гагарина», одна из моих любимых «Тайга.инфо».
И когда вы говорите, что они маленькие, я вам уже, Маша, возражу. Это кто маленькие? The Bell, например? Это уже не маленькие. Я еще не назвал «Медиазону», я еще не назвал «ОВД-Инфо». Это все молодые медиа. Это медиа, которые, как мне кажется, дают голографическую картину жизни в России. Когда ты читаешь несколько этих медиа, а они еще присылают тебе рассылку, в которой мало букв и много смысла, твоя информационная повестка сформирована. Ты видишь и тренды, и треды. Это безумно важно. Они стартаперы, у них все лихо получается, они не устали от себя. И меня это, честно говоря, очень устраивает и очень радует. Мне кажется, что та же премия «Редколлегия» уже в меньшей степени обращает внимание на медиа, которые уже считаются старыми — все-таки «Новой газете» скоро 28 лет — и все больше обращает внимание на молодые издания. Меня это искренне радует. Не потому что мы стали получать меньше премий — мы свое возьмем. А потому что умные головы в жюри премии все время смотрят за появлением нового. Я целиком поддерживаю эту политику, и мне будет страшно жалко, если с ними будет происходить что-то несуразное, если их начнут признавать иностранными агентами, схлопывать, преследовать. В первую очередь, думаю, это коснется не просто онлайн-медиа, а тех, кто работает с YouTube. Думаю, что с YouTube в этом и в следующем году перед выборами в Госдуму будут происходить чудовищные вещи, там будут блокировать ресурсы.
— Из-за большой аудитории?
— Конечно. Потому что штепсель от телевизора спрятан в кармане [Олега] Добродеева или [Константина] Эрнста. А у кого прячется штепсель YouTube? И они (власти — Прим. ред.), конечно, будут влиять. Будут схлопывать ресурсы, которые получают много просмотров. А во-вторых, будут работать с YouTube.
— С другой стороны, с YouTube до сих пор не удален фильм-расследование ФБК про бывшего премьера России Дмитрия Медведева. Это внушает определенный оптимизм.
— Ну вот и посмотрим. Я вам свой прогноз сделал.
Источник: znak.com