Литература, как никакое другое искусство, оказалась близка русскому человеку, когда на рубеже XVIII–XIX веков Россия, позаимствовав европейские лекала, постепенно перешла от подражания, копирования к собственному творчеству. Бесспорно, музыка, живопись — тоже великие творческие стихии. Но слово! Что лучше слова — в виде толстого, неторопливо разворачивающегося романа — может передать эти бесконечные просторы, побеждающие время? И чем, если не словом, через которое и было создано все сущее, возможно описать радость и боль творения, поиск жизненных смыслов — то, что всегда было нашей национальной чертой, отличавшей нас от других?
Возможно, потому русский человек не просто приручил литературу — в ничтожные по историческим меркам сроки он достиг в ней совершенства. Более того, мирового лидерства. Девятнадцатый век был триумфальным для русского литературного творчества — при том, что наша литература, по крайней мере лучшие ее образцы, полностью отказалась от подражательности. Тургенев, Достоевский, Толстой, Чехов писали о России, о русских вопросах, поднимая их до общечеловеческих высот. Русская литература, которую тогда экспортировали по всему миру, была поводом для национальной гордости, частью национальной идентичности. Советские вожди, хорошо понимая уникальную роль литературы для русского человека, выпестовали поросль «своих писателей», лучшие из которых вполне дотягивали до поставленной золотым веком планки. Характерно, что писатель в СССР располагался на вершине общественной страты, зачастую выше партийных чиновников и «красных директоров».
Но в 90-е годы произошла катастрофа не только с государством — с литературой тоже. Она оказалась не нужна, как и страна, код которой литература хранила в себе, передавая от поколения к поколению. Ценностная шкала перевернулась — теперь ценностью обладало только то, что пришло «оттуда». Россия де-факто признала себя вторичной сущностью — в политике, экономике, культуре, и погрузилась в эпоху подражательности, как это было в XVIII столетии. Так или иначе в смысле литературы мы пребываем в этом полусонном, фальшивом состоянии до сих пор, несмотря на тот факт, что политически вступили в жесткую конфронтацию с пресловутым «оттуда».
Причина того, что русская литература — как процесс, в котором участвуют не только писатели, но и критики, издатели, чиновники, — не поспевает за политикой и никак не сбросит с себя самовнушенные чары вторичности, пожалуй, одна. И имя ей монополизм. Причем этих монополизмов два — экономический и идеологический.
Первый связан со структурой нашего книжного рынка — по оценкам экспертов, 85 процентов его занимают всего три издательства, из них одно — настоящий мастодонт, многоликий, но вовсе не проводник политики «пусть расцветают сто цветов». Расцветают, скорее, сорняки. Крупные российские издательства до предела технологичны, «заточены» на количество и объемы, сомнительно, что их топ-менеджеров волнует что-то, выходящее за рамки нормы прибыли. Многие из них на полном серьезе пытаются сегодня растить писателей из блогеров с большим количеством подписчиков. В итоге магазины забиты книжным хламом, а мелкие, независимые издательства, рискующие экспериментировать с новыми российскими авторами, не в состоянии добраться до покупателя.
Идеологический монополизм не так очевиден, да и слово «идеологический» здесь довольно условно. Скорее, речь о масштабе, в котором литература воспринимается государством. В структуре правительства ее курирует агентство «Роспечать», входящее в Министерство цифрового развития, или Минцифры (!). То есть чисто техническое ведомство, смысл которого на заре существования виделся в поддержании в стране нужного количества печатных изданий. И вот сегодня оно через систему грантов и премий определяет, как должна выглядеть наша литература. Сфера деятельности ведомства весьма специфична и узка, потому неудивительно, что в реальности судьбы отечественной литературы сегодня пребывают в руках всего нескольких человек. Как бы уважаемы и заслуженны ни были эти люди, понятно, что чем меньше круг, тем больше оказывают влияние на общий процесс чьи-то личные вкусы, политические пристрастия, дружеские обязательства.
Бороться с обоими монополизмами крайне сложно — система сложилась, и она нравится самой себе. При том «наверху», похоже, не понимают, зачем вообще такая борьба нужна. Литература там — скорее, слово из прошлого. Вот с кино совсем иная ситуация. Государство создало Фонд кино, который ежегодно тратит миллиарды государственных рублей на создание отечественных кинолент. Писателям, большинству которых издательства платят копейки, даже представить сложно такие суммы. Но, дорогое государство, без Фонда литературы тоже не обойтись. Хотя бы потому, что без качественной литературы никогда не вернется наше качественное кино. А будут бездарные попытки в тысячный раз «повторить» Голливуд. За литературу — настоящую, нужную, оригинальную — снова должны начать платить. Ведь, скорее всего, как раз возрожденная русская литература станет тем «тяжеловозом», что не только вытянет из болота русскую культуру, но и поможет заново сформулировать нашу национальную идею.
ОТКАЖЕМСЯ ЛИ МЫ ОТ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ?
Год от года снижается количество читающих книги людей, тиражи падают, молодые люди предпочитают язык эмодзи. Что происходит в таких условиях с литературой, стоит ли ждать нового Льва Толстого и появится ли у нас национальный поэт, выясняла «Культура» у профессионалов: писателей, театрального режиссера и литературного критика.
Как писал Дмитрий Лихачев, у русской литературы — великое начало, а само ее появление было подобно чуду. Наша страна с самого начала имела сложную, глубокую литературу на национальном языке и не знала — в отличие от многих западных стран — ни латинского, ни греческого периода. Это было связано с двумя обстоятельствами. Во-первых, восточно-христианская церковь разрешала богослужение на национальном языке, во-вторых, богатая болгарская литература стала органической частью литературы русской.
Вся древняя русская литература, вплоть до XVII века, отличалась глубоким историзмом. Она была теснейшим образом связана с землей, с историей страны и русской государственностью. Литература стремилась определить место русской истории в мировой, открыть смысл существования человека и человечества, назначение Русского государства. Этот духовный заряд, осмысленный светскими писателями XIX столетия, и стал главным источником Золотого века русской литературы.
Наша литература — не просто как набор текстов, а как традиция осмысления мира с помощью конкретных «духовных инструментов» — огромная национальная ценность. Сможем ли мы ее сохранить или разменяем по мелочам, отказавшись от своего в угоду «глобальным трендам»?
ЛИТЕРАТУРА: УЧЕБНИК ЖИЗНИ ИЛИ УЖЕ НЕТ?
В XVIII и XIX веках древнерусская письменность вытесняется из культурного обихода. Но литература сама по себе не перестает играть своей первоначальной функции — открывает и помогает осмыслять мир вокруг.
— Сидит помещик в русской губернии, получает журнал литературный — «Современник», к примеру, читает новый роман Тургенева. Он не просто получает удовольствие, а понимает, что вообще происходит в мире, какие идеи есть, — иллюстрирует «Культуре» порядок вещей в тот период писатель, литературовед и лауреат государственной премии РФ Павел Басинский.
Теперь же литература, по его мнению, выкинута в другое информационное пространство. Поэтому уже не является и никогда не будет являться учебником жизни, как это было в XIX веке.
— Советское время в некотором роде законсервировало ситуацию XIX века, когда писатель — это носитель мнения народного, властитель дум и чувств, — рассуждает г-н Басинский. — Но сейчас мы вышли в глобальный мир и живем по тем же законам, по которым живет Европа и Америка, где литература не играет такой роли, от нее не требуют ни учительства, ни мессианства, ни ответов на последние вопросы современности.
Павел Басинский считает, что девушки и молодые люди моделировать свою жизнь под Наташу Ростову и Печорина не будут. Для этого есть современные герои: рок-певцы, блогеры. Жизнь изменилась, а литература — искусство достаточно старое. Она, с одной стороны, должна сохранять свое достоинство, но в то же время отвечать на новые запросы времени. По его словам, самая важная функция литературы сегодня — это осмысление того, что несет информационный поток. Требовать же мессианства и учительства от литературы бессмысленно.
«Ни Солженицына нового не будет, ни Достоевского нового не будет. Но будут другие, и в этом ничего нет страшного», — философски отмечает писатель.
Но есть и противоположный взгляд на ситуацию. Согласно ему, русская литература, несмотря на «давление рынка», еще жива и сохраняет свои прежние функции. Важнейшая из них — транслировать через поколения опыт национальной жизни, русский взгляд на мир, представления об идеальном и антиидеальном, должном и недолжном.
— Литература является хранилищем национального опыта и обладает способностью передавать его через века. Откуда бы мы знали, что есть вещи более важные, чем собственная жизнь? Честь, например. Именно литература доносит до нас слова, которые готов был сказать Пугачеву Петруша Гринев, стоя под виселицей: «Я предпочел бы самую лютую казнь такому подлому унижению», — делится с газетой «Культура» профессор филологического факультета МГУ, завкафедрой истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса Михаил Голубков. — Что касается появления нового Толстого, то я думаю, что в России есть писатели мирового масштаба и, очень хочется надеяться, еще будут. Но при этом они не перестанут быть национальными писателями.
По его мнению, глобализация не настолько глобальна, как кажется на первый взгляд. Она затрагивает достаточно внешний слой жизни человека: потребность в одежде, в общих стандартах питания, проведении досуга. Так, мы и представители, предположим, Карибского региона, носим джинсы Rifle или Levi’s, но это не сильно нас сближает. Дело не в штанах, а в вещах значительно более важных: языке, вероисповедании, национальной идентичности, историческом опыте, в манере чувствовать и думать.
— Именно литература является той сферой, где все эти явления вырабатываются, рефлексируются, получают воплощение в художественных образах и транслируются во времени, — полагает Михаил Голубков. — Литература не знает глобализации: когда мы читаем Маркеса, Кортасара или Карпентьера, мы понимаем, что это художники мирового масштаба, выразившие латиноамериканский взгляд на мир, а не некий глобалистский. Когда мы говорим о Солженицыне, то понимаем, что имеем дело с русским писателем мирового масштаба, который отстаивал русские патриотические ценности, предлагал свое, и очень глубокое, определение патриотизма, сам будучи патриотом и глубоко русским человеком.
Что же касается мессианства, то литература последних двух-трех десятилетий очень устала от безответственности, полагает собеседник «Культуры». Начиная с 1990-х годов, когда постмодернизм стал мейнстримом, категория моральной, социальной, нравственной ответственности писателя оказалась как бы аннулирована.
— Сейчас, как мне кажется, все более востребованной становится общественная ответственность литературы, ей предъявляются все более жесткие счеты. И есть писатели, готовые на эту потребность ответить. Я бы назвал здесь Юрия Полякова, Алексея Варламова, Алексея Иванова — автора романа «Ненастье» (не обо всех его книгах я мог бы это сказать). И если уж не о мессианстве здесь идет речь, то об ответственном отношении художника к тем сторонам жизни, исследовать которые он дерзает, — делится Михаил Голубков.
ПРО КАКИХ ЗАЕК ПИШЕТ СОВРЕМЕННЫЙ ПРОЗАИК
прозаики начиная с 90-х годов умело лавируют между Сциллой и Харибдой реализма и постмодернизма. Эти направления в литературе все время сталкивались, противопоставлялись друг другу. Фактически была проведена инвентаризация: вот писатели-реалисты, вот почвенники, вот авангардисты, постмодернисты, которые вносят игровой элемент в литературу. Писатель, лауреат премии правительства России в области культуры Владислав Отрошенко считает, что такой подход неверен.
— Литература — всеобъемлюща. Невозможно в океане устанавливать какие-то фарватеры и каналы. На мой и не только мой взгляд, сейчас происходит взаимопроникновение этих направлений, их синтез. Лучшее, что наработано за эти годы в постмодернизме, например, мистификация, входит в реализм. А в постмодернистских текстах появляется глубина и серьезность, присущая русскому реализму, — сообщил «Культуре» г-н Отрошенко. — Писатели постмодернистского толка сейчас понимают, что человек, который читает книгу, хочет решить какие-то свои экзистенциальные вопросы. И их можно решить, только если автор серьезен.
Постмодернизм же в чистом виде изживает себя как направление. А вот этот синтез, который сейчас происходит, он, на взгляд писателя, очень благотворен. Потому как из него рождается что-то действительно интересное. В качестве примера алхимического соединения постмодернизма и классического русского реализма писатель приводит роман Антона Уткина «Вила Мандалина», сравнивая происходящие в литературе процессы с эпохой Возрождения, которая требовала от мастера универсальности. По его словам, сегодня человек литературы должен уметь делать все. Уметь написать драму, владеть стихосложением, даже сложить сказку.
— Я считаю, это правильно, что писатель не должен замыкаться исключительно на написании художественных текстов, художественной литературы. Это может быть и критика, и эссеистика, и публицистика, и все что угодно. И, собственно, так и было в русской классической традиции в XIX, Золотом веке, — говорит Владислав Отрошенко.
Мы забыли немного о литературном рае, предшествовавшем XXI веку, о том, что русская литература часто задавала мировые тренды, сетует он. Например, в XIX веке классический русский роман оказал влияние на всю мировую литературу. В XX — наша авангардистская литература совершила революцию в литературном процессе. Да и сейчас происходящее смешение реализма и постмодернизма свойственно именно русскоязычной литературе.
— Мы заметили этот феномен, готовясь к оглашению короткого списка литературной премии «Ясная Поляна». И мы — члены жюри — увидели это именно на примере русской литературы. Иностранные тексты к такому выводу не сподвигли. И я думаю, что это и есть новый тренд, который артикулирует именно русская проза, для которой естественно быть всегда впереди, — поясняет г-н Отрошенко.
А ЧТО ЖЕ С ПОЭЗИЕЙ? О ПОЭЗИИ РАЗГОВОР ОСОБЫЙ
Широко распространена точка зрения, что сейчас мы переживаем новый взлет в поэзии. Но, например, Павел Басинский никакого взлета не наблюдает.
— У меня ощущение, что поэзия ушла в клубы, в слэмы, в баттлы. Поэты читают поэтов. В начале XX века было невозможно представить себе гимназистку, которая не прочитала бы стихи Блока. А сейчас поэзия как бы замкнулась сама на себя. Это не значит, что я хотел бы, чтобы вернулась ситуация 60-х, когда Евтушенко, Ахмадулина, Вознесенский собирали стадионы. Это, наверное, уже невозможно. Хотя стадионы собирают рэперы, а, собственно говоря, почему рэп — не поэзия? Это вполне себе поэзия, — рассуждает писатель.
Сложно поспорить: действительно не собирают поэты стадионов. Но грустно не это, а то, что в России нет национального поэта.
— Я сейчас произнесу страшнейшую вещь. Мы живем во времени, когда впервые за 200 лет, как минимум, у нас не существует поэтов в качестве национальных героев. В России были Пушкин, Некрасов, Брюсов, Пастернак, Твардовский, Евтушенко, Высоцкий. А сейчас таких фигур нет, — отмечает в беседе с «Культурой» художественный руководитель МХАТ имени Горького, продюсер и режиссер Эдуард Бояков.
И дело здесь во времени, в котором мы живем. Тогда, если говорить о 70-х и 80-х годах, общество в лице Высоцкого нашло язык, который понимали все — от интеллигентов до работяг. Все слушали Высоцкого, и все «аукались» им. Сейчас нет этого общего языка, общество атомизировано. Собственно, поэтому нет и общенационального прозаика. А в XIX веке — был. Сначала Пушкин был общенациональный поэт, Тургенев одно время был общенациональный писатель, потом — Толстой, Достоевский.
Эдуард Бояков уверен, что личности такого масштаба не появляются сами, их призывает время. Должны возникнуть силы, которые победят условного Микки-Мауса, символизирующего нынешнюю масс-культуру, да и место, которое мог бы занять второй Высоцкий, уже оккупировано рэперами.
— Свято место пусто не бывает. В случае с поэзией место занято рэперами. Я не против рэпа, но они не берут на себя ответственность за разговор от имени русского языка, просто воспроизводят выработанные на Западе стратегии — и музыкальные и стилистические, — говорит г-н Бояков. — Если уж кого-то называть национальным поэтом поколения, представляющим совершенно определенный человеческий характер, то это Вера Полозкова. Но все же она не говорит от имени русского языка, а Высоцкий, Ахмадулина — говорили, при всем том, что были еще те индивидуальности и у них были разные стратегии.
Поэзия рэп или нет — вопрос открытый. Но в любом случае без хорошего текста, без хорошей литературы не обойдется ни хип-хоп-исполнитель, ни ток-шоу, ни сайт в интернете. Писательница Ольга Славникова дала замечательное определение литературы, сравнив ее с дубом, а любые тексты — с желудями. Причем тексты в широком понимании: и для рекламы, и для выступлений политиков, и для киноиндустрии. Павел Басинский согласен с ней и считает, что без слова не будет ничего.
— Без текста, без слова не будет ни кино, ни шоу, ни даже политики. И в этом плане литература как носительница культурного текста крайне важна. В этом ее важность останется, — говорит писатель «Культуре».
А что еще останется у литературы, какой прогноз дадут «метеорологи»-буквописцы?
ЛИТПРОГНОЗ
Конечно же, мы снова вспомним о постмодернизме. По мнению Михаила Голубкова, постмодернизм сегодня — завершенная эстетика.
— Разумеется, постмодернистские тексты появляются и будут появляться, однако круг идей постмодернизма уже исчерпан. Мне представляется, что ближайшее будущее литературы — за реализмом и модернизмом. Разумеется, эти эстетические системы переживают глубокую трансформацию, — говорит г-н Голубков.
Как правило, новые литературные формы требуют нового языка. Писатель, лауреат премии «Ясная Поляна» Сергей Самсонов уверен в том, что мы на пороге его рождения.
— Слова, которые раньше писались с большой буквы: Добро, Справедливость, Любовь, Вера, Надежда, сейчас пишутся не то что с маленькой буквы, а в кавычках. Время сейчас иронически-циничное. Но эта ситуация не может продолжаться бесконечно. Мне кажется, что мы сейчас стоим на пороге рождения нового языка. Потому что эти слова нельзя просто произнести заново. Нужно изобрести новый язык, — говорит писатель «Культуре».
Новый язык и новые формы — это часть литературного процесса. Но на литературу влияет и другая сила — внешняя. Речь идет о культурной политике со стороны государства. Эдуард Бояков полагает, что страна должна продвигать русских писателей и поэтов.
— У русской литературы есть куда больший ресурс, чем одни только успешные книги Прилепина, Варламова и Водолазкина. Есть и другие писатели, менее известные, о которых страна должна думать больше, обсуждать, продвигать, настаивать на их значении. Должна быть государственная политика в этом отношении, и это есть продвижение русского языка, — говорит режиссер. — Если ты просто купишь 50 билбордов в центре Москвы и завесишь их надписями на кириллице: «Слава русскому языку!» или «24 мая — день Кирилла и Мефодия», ты ничего не получишь. Продвижение русского языка — это продвижение русских писателей и поэтов.
Мы все привыкли к приставке «пост»: постмодернизм, постструктурализм, постхристианство. В последнее время появилось еще одно слово — постправда. В СМИ, в интернете может появиться любая информация, в том числе абсолютно ложная, но если люди в нее поверили, то она для них станет истиной. А для других будут являться правдой ровно противоположные вещи. Возможно, в наше время именно книга смогла бы помочь современному человеку верифицировать информацию с помощью образов и представлений, которые содержатся в русской литературе.
Источник: portal-kultura.ru