вымирания. Но что с ней ни проделывай, всеобщую историю все равно придется изучать в том числе и по тем экспериментам, которые на ее долю выпали.
Памяти иллюзий
Путь «Московских новостей» от Егора Яковлева до Вадима Рабиновича – это, собственно говоря, и есть наша история. От начальной остановки, у киоска которой не иссякала очередь за газетой, до конечной станции, до которой те, кто почти 20 лет назад начинал, чуть-чуть не доехали и догонять уже не намерены. Драма «Московских новостей» – это уже даже не спор хозяйствующих субъектов. И не просто очередная перепродажа очередного СМИ. И даже не передел медиапространства, и не следующий акт скукоживания последних остатков свободы слова. Хотя по отдельности это все имеется, у этого действа совсем
другой, куда более глубокий смысл. «Московские новости» – история последних 20 лет, если угодно, символ, и оттого, что газета перестала исполнять ту роль, которая ей выпала тогда, в середине 80-х, символизм становится еще более
выразительным.
«Московские новости», советский внешнеполитический рупор, превратившийся в брэнд романтического времени и вдохновенных иллюзий, пережили собственный брэнд и стали просто хорошей газетой. В отличие от иных представителей яркоперестроечной прессы, они избежали «желтых» соблазнов и экономического краха. Они, в отличие от иных романтиков, смогли вовремя
решить проблему собственности на здание, избежав жестокой политической зависимости от московских пожарников и прочих коммунальщиков. Они смогли найти солидную политическую поддержку со стороны тех, кто провозгласил себя защитником беднеющей постсоветской интеллигенции, читательского
авангарда газеты – «Яблока». «Московские новости», словом, грамотно распорядились брэндом, заставив его работать на свою реальную экономику. Вроде бы доказав, что можно, вопреки всему, продолжать жить в странном обществе, организовав себе от этого общества хоть какую-то свободу.
Барышня и олигарх
Но, как оказалось, в каждом очередном спасении все туже затягивался узел будущего краха, просто еще было непонятно, что альтернатив не было. С переживаемым временем надо было находить какой-то компромисс, коммерцию приходится доверять людям, от идеалов либерализма, мягко говоря, далеким. В итоге в один прекрасный день обнаруживается, что ничего особенного, включая здание, журналистам уже не принадлежит, и оставалось только дождаться того удручающего момента, когда Александр Вайнштейн, взявший редакцию под свое коммерческое крыло, начнет тяготиться своими вынужденными политическими симпатиями. Момент наступил два года назад, и коллеги, перебираясь из центра Москвы на почти окраину в районе Варшавского шоссе, пытались выглядеть оптимистично: «Отступаем на заранее заготовленные позиции».
Вместо Виктора Лошака уже был Евгений Киселев, и ничто так не развивает умение смиряться с компромиссом, как желание сохранить хотя бы часть того, что безнадежно и неумолимо утекает сквозь пальцы. Журналисты, составлявшие цвет профессии, все прекрасно понимали про своего главногоредактора, они просто хорошо знали, что, кроме этих заранее подготовленных позиций, время им ничего не оставляет. Один уважаемый коллега, привычно писавший в «МН», однажды утром увидел на первой полосе большое фото Ходорковского с подписью «Узник совести» и с тоской принял решение: опубликованная в этом номере его статья – последняя. Журналисты, знавшие, что в других местах еще хуже, продолжали себя из последних сил убеждать: переживем.
Не пережили. Редакция взорвалась, история закончилась самым хрестоматийным образом, ничем особенным так и не обогатив набор известных сюжетов из жанра «Барышня и олигарх».
Страница перевернута. Двадцать лет, которые на самом деле прошли уже давно, теперь можно считать закончившимися окончательно.
«Огонек» и все, все, все
«Московские новости» – можно сказать, самый что ни на есть классический случай превращения драмы в водевиль, и этот процесс сам по себе в случае «МН» тянет на подлинную трагедию. У остальных все водевилем и граничилось. Ведь кроме «Московских новостей» был еще и «Огонек» – кто помнит тот «Огонек» сегодня? Кто помнит все пертурбации, которые с ним произошли? Между тем «Огонек» – тоже очень выразительный сюжет эпохи, в силу все того же былого брэнда самый выразительный, только на другую тему: что бывает с теми, кто решил смело этому брэнду предпочесть искушения?
Как выяснилось, тоже ничего хорошего. Ни для журналистов, ни для читающей публики. Ни даже для олигархов, которые один за другим, начиная с Березовского и «Логоваза», продолжая Лесиным с его «Видео Интернэшнл» и заканчивая страшно сказать кем под названием «Телекоминвест», в просторечии именуемыми «питерскими». Здесь, в отличие от «МН», страница окончательно переворачивалась не раз, но последний передел самым символичным образом случился одновременно с «Московскими новостями», партнером по тому романтическому тандему конца 80-х.
Самое время подвести итоги. И может быть, в последний раз оглянуться. В любой истории очень важна хронология и точное деление на этапы.
Первый – это, конечно, эйфория. Свобода, праздник непослушания. Те газеты, которые имелись и еще стояли на ногах, были уверены, что так будет вечно и запаса прочности хватит навсегда – так вообще кажется наутро после любой светлой революции. Еще казалось, что освобожденный народ вообще будет всегда интересоваться политикой, стало быть, с тиражами проблем быть не может – ведь если миллионами читалась нудная советская пресса, то уж свободное слово будет востребовано во веки веков.
Эйфория прошла довольно быстро. Осень реформ и октябрьский экшн 93-го года стали, кажется, последним настоящим всплеском общественного интереса к тому, что творится в нашей демократии. Дальше злоба дня все заунывнее становилась фоном, народ начал быстро и отчетливо структурироваться на тех, кто по воскресеньям смотрел итоговые политические программы, и на тех, кто предпочитал боевик, вторых было больше, но для того, чтобы пресса ощущала себя четвертой властью, первых, казалось, было вполне достаточно.
В общем, первый этап был только предисловием, которое, как известно, прямого отношения к самому творению иметь не обязано. Иллюзии рассеялись, начался заколдованный круговорот нашей реальности, в который пресса с удовольствием вовлеклась. Правда, былые деньги и тиражи иссякали, боевые листки на скверной бумаге уже начали надоедать, уже появился крупный бизнес и уже оставались считанные месяцы до залоговых аукционов и деклараций этого самого бизнеса о том, что капитализм в России возможен только в его крупнокорпоративной разновидности. Словом, наступал век залоговых аукционов, государство, найдя необходимый баланс своего присутствия в государственной жизни в виде доли, которую оно получало от всех начинаний, сочло эту долю вполне достаточной. А тем временем близился 96-й с выборами и соответствующим риском за эту долю заплатить совсем неадекватную цену товарищу Зюганову.
С прессой получилось ровно то же самое, что с нашей политэкономией, зеркалом которой они исправно служили. То, что было принято за свободу слова, было на самом деле только необходимой ее предпосылкой: демонополизацией агитпропа. Точно так же, как лишь демонополизацией власти, точно такой необходимой предпосылкой для реальной демократии было то, что за эту демократию многие романтики ошибочно приняли. И
еще более ошибочно это было сочтено явлением уже необратимым.
А потом начался третий этап.
Обреченные на обочину
И теперь, спустя пять лет после его начала, чрезвычайно соблазнительно прикинуться Чацким, обидеться на власть, увидеть во всем ее страсть к душению свободы слова и потребовать карету.
Обвинять власть уже и неинтересно, трюизм. Она у нас может себе позволить инстинктами не только руководствоваться, но в соответствии с ними себя и вести, со всеми последствиями для всех, до кого эти инстинкты дотягиваются.
Но дело не только во власти.
Строго говоря и положа руку на сердце, надо признать: давлению власти пресса уступила ничуть не менее бодро, чем олигархи и губернаторы. При том, что по идее пресса-то имела побольше возможностей хоть для вида посопротивляться. Хотя бы потому, что терять ей намного меньше, чем изгнанным членам сената.
Обывателю, более или менее романтически настроенному, было странно и обидно наблюдать, как на следующий день после митингов в защиту НТВ лучшие его журналисты легко и комфортно разбрелись по тем самым госканалам, которые еще вчера клеймили их олигархов-работодателей. В этом и заключалось лукавство времени: зная цену этим олигархам, по-народному ненавидя Березовского и Гусинского, этот самый народ тем не менее всем остальным каналам все-таки предпочитал НТВ. Не потому, что он был особенно свободолюбив – просто каким-то неведомым чутьем гражданин ощущал его профессионализм. Нетрудно, соперничая с государственным телеканалом, быть продвинутым. Но оказалось, что совсем нетрудно отказаться от этого профессионализма в пользу комфорта, что и произошло.
Оказалось, что журналистика – это обыкновенная работа, а тем, кто занят обыкновенной работой, чуждо миссионерство – и это нормально. Нужно просто понять, почему получилось так, что альтернативой миссионерству стала лишь унылая и трагикомическая телекартинка первого телеканала. Или, как с пафосом сетуют отчаянные правозащитники, почему народ не скорбит по свободе слова? А ведь народ – это читатель, это тираж, это реклама, это реальные деньги. Где народ?
В ответе на этот вопрос – разгадка того успеха, который развила власть на медийном направлении.
В тех странах, которые состоялись как более или менее демократические и где денег на самом деле ненамного больше, чем у нас, – картина совершенно другая. Да, по всем правилам нынешней гламурной жизни едва ли не каждый день появляются обреченные на успех женские, автомобильные, великосветские и бог знает какие еще издания, существующие просто для того, чтобы полистать их в очереди к парикмахеру или за столиком в кафе. Все так, и российский опыт с его обилием глянца на газетно-журнальных развалах показывает, что в этом деле мы следуем вполне глобализационным путем. Но в той же Польше, в той же Балтии, уже даже и на Украине политические издательские проекты рождаются пусть и реже, но тоже с достаточной регулярностью, и проекты оказываются порой успешными. Там ведь тоже никто не ищет миссии, любой хозяин серьезного офиса, к которому очередные соискатели придут за деньгами на медиапроект, первым делом поинтересуется бизнес-планом, а уж потом политической направленностью. В этих странах СМИ, помимо общественно-политической роли, уже в определенном плане претендуют на то, чтобы стать маленькими локомотивами экономики – так, как это происходит там, где со свободой слова живут последние два-три века.
И ведь там тоже процветает заказная журналистика, «желтая» политическая попса, но это не подрывает доверия к прессе – как у нас, где все население большой страны, даже не любя власть, убеждено, что пресса врет и читать ее нечего. Да, английская, американская, польская пресса тоже врет, но из этого для обывателя отнюдь не следует вывод, что на нее не стоит тратить деньги.
Ответ до банальности прост. Почему в странах управляемой демократии, как правило, очень плохо с оппозицией? Ее давят, как студентов на площади Тяньаньмэнь? Вовсе нет. Тогда почему? Да потому, что нормальный человек в такой стране найдет десятки других способов самовыразиться куда более эффективно, и чем он даровитее, тем обиднее ему тратить время и силы на то, что изначально бессмысленно. Отсутствие политических перспектив – вещь сама по себе виртуальная, ее ничем не измеришь. Но именно осознание этого отсутствия останавливает любого здравомыслящего человека перед намерением потратить часть жизни на иллюзорное, хоть, конечно, в высшей степени благородное дело.
Прессу не читают там, где нет никаких признаков того, что ситуацию можно как-нибудь изменить. Занятие политикой, будь то членство в партиях, хождение на митинги или переключение телевизора с боевика на новости, становится формой чудачества. Читатели политической прессы в таком обществе большинством воспринимаются как блаженные идеалисты, не модные маргиналы и вообще пикейные жилеты. Особенно когда вокруг столько клубов, концертов и блокбастеров.
Политический нонконформизм, естественная составляющая любого демократического процесса, будящий желание непременно почитать за утренним кофе «Гардиан» или «Таймс», у нас вытесняется на обочину вместе с серьезной прессой и серьезной журналистикой, и по мере того, как политика подменяется политтехнологией, журналистика подменяется пиаром – просто потому, что он в данных условиях востребован и осмыслен. Журналист, кроме всего прочего, играет не только как умеет, а как порой честно верит. Журналист – он же плоть от плоти народа, и если народ верит в особый путь России, в
особую евразийскую форму нашего развития, в злокозненность Запада, который устроил нам войну в Чечне, – почему искренне верящий в это журналист считается купленным?
Последний магнат
И картинка получается куда более удручающая, чем если бы ее рассматривать в банальном контексте наступления власти на свободу слова. В формальном исчислении каждый год тиражи падают в среднем на 10–15 процентов. Безумства храбрых, решающихся на новые издания, больше, чем на год-два не
хватает – будь-то «Новый очевидец» Сергея Мостовщикова или «Плюсы и минусы» Дмитрия Сабова – притом, что оба вполне искушенные и профессиональные игроки на этом поле. Скончался «Еженедельный журнал», наследник разгромленных вместе с империей Гусинского «Итогов» – олигарх при всей своей оппозиционной страсти устал считать убытки. Дышит на ладан
интернет-издание «Грани.Ру», спонсирумое Березовским – он, кажется, тоже понял цену своим иллюзиям прокричать свою довольно тенденциозную истину в сети. Нет «Века», «Русского курьера». Изнемогает в ожидании какого-нибудь очередного разорительного иска «Новая газета».
Кто еще оставался на либеральном фланге? И у кого, даже у самых запальчивых, повернется язык обвинить власть в том, что она сознательно душит перечисленную свободную прессу? Нет, просто эта власть довела до логического абсолюта ситуацию исчезновения новостей в стране управляемой демократии.
«Огонек», повторимся, ушел в цвет, причем в желтый, – туда, где его ждут газпромовские «Итоги» и прочий дотируемый лояльным бизнесом глянец путинской эпохи. А ситуация меняется, как в любой вертикали власти. В нашей тоже, по мере приближения очередной операции «Преемник», зреет кризис, элита дробится, значит, политическое поле этаким квазиполитическим образом расширяется, расширяются границы управляемой критики. Значит, остаткам серьезной прессы грозит новая напасть и ее ждет участь более или менее серьезной оппозиции, место которой в изучаемой нами модели демократии занимают псевдооппозиционные проекты самой власти – только в случае с прессой это начинание обречено на куда больший успех.
Тем более что базис для этой надстройки уже настроен и выстроен. Бизнес у нас, как известно, это в первую очередь дело социальной ответственности, и в первую очередь перед властью. В той же степени, в которой пресса была нужна бизнесу в пору нашей первобытной конкуренции и информационных войн, сегодня, в эпоху большой стабильности, она стала приобретением вредным и небезопасным. Бизнес все с большим трудом скрывает свое чувство к власти, более всего похожее на отношение крепостных крестьян к барину. Но и рисковать вложениями в серьезную журналистику не спешит. Вложения не оправдывают риска. Серьезная журналистика – зона чрезвычайно рискованных инвестиций, особенно для тех, кому есть что по-серьезному терять. А мотив инвестирования в будущее, в котором потребуется оппозиция, не актуален. Но это касается той прессы, которая считается свободной. Те газеты, журналы и телеканалы, которые самым плюралистическим образом будут встроены в вертикаль пестреющей власти, бизнесу придется поддержать. Владимиру Потанину в этом смысле повезло. Он, некогда приложивший немало усилий для овладения «Известиями», последний год едва не уговаривал Кремль разрешить ему избавиться от столь непрофильного актива. И только сейчас он это разрешение получил: «Известия» достались «Газпрому», который, впрочем, лишнего счастья не выказывает.
Не очень рвутся и иностранные инвесторы. Это в гламурной нише наблюдается подлинный расцвет, как и в гламурном и неполитическом телевидении. В Ren-TV пришел RTL, но только на 30 процентов. Контрольный пакет у «Северстали», и нетрудно догадаться, под чью диктовку писался соответстующий договор о выкупе этого пакета у РАО «ЕЭС». А «Московские новости» купил Вадим Рабинович, и ушедшие лидеры газеты вовсе не торопятся возвращаться, прекрасно понимая, на какого главного читателя будет ориентироваться любой медиамагнат, пусть даже иностранный.
И не стоит так бояться нового закона о печати с таким видом, словно, напиши какой-нибудь отчаянный либерал, все изменится. Обратная связь между властью, с одной стороны, и читателем и телезрителем, который еще называется гражданином и избирателем, с другой, не вводится в обращение законом о печати, ни даже новой конституцией. А журналист, если в чем и виноват, то только в том, что такой же, как мы все.
Источник: "Новое время"