— Как вы этот год прожили?
— Сразу весь год? Как ни странно, он пролетел значительно быстрее, чем прошлый. 13 октября мы ушли с Ren TV. И если Митя ушел счастливый (он был связан по рукам и ногам, не мог реализовать колоссальные задумки, неся этот груз), то у меня состояние было очень тяжелое. Два дня меня колбасило. Я — оптимист, такой счастливый характер, понимаю, что уныние — смертный грех. Уже через две недели в нашем новом офисе все крутилось… Только московские пробки замучили — на перекрестке Тверского бульвара с Тверской: то кремлевские едут, то коммунисты идут, то «Наши» маршируют, то скинхеды. За год мы много ездили, привыкали к свободе, думали. Митя целиком занят кино, каналом. Его придумка с mini-movie как-то восторженно воспринимается во всех странах. Большие каналы ведь редко показывают короткометражки, обычно это прокладка какая-то. Он сейчас в Америке.
Короткометражное кино — это всегда талантливо, это эксперимент, часто это работы больших художников. Какого знаменитого режиссера ни возьми, у всех есть блистательные короткометражки — у Спилберга, Чаплина, Тарковского… Это огромное количество школ, академий — Британской, Американской, ВГИКа, это студенческие, курсовые работы. Это колоссальный объем анимационных экспериментов, это «Ночь пожирателей рекламы», это «Каннские львы» и так далее.
— Меня потрясло, что контент, по рассказу Дмитрия в «Коммерсанте», уже на два года вперед закуплен.
— Они сами были потрясены объемом наших закупок, потому что у них покупали минуту, две, три… А мы — сразу целый канал. Собрали все лучшее. Это целиком проект Мити, но я там президент. Как английская королева. (Смеется в первый раз.) Чем могу, помогаю — связями, советами. У нас фантастический альянс — о том, что он мой сын, я вспоминаю только тогда, когда он болеет, не дай бог… Мы — партнеры, большие друзья, понимающие друг друга с полуслова.
— А как Европа приняла русских? Ведь вы — это совсем другие, новые «новые русские», совершенно новый тип русских бизнесменов для Европы.
— На Дмитрия очень хорошая реакция. Во-первых, они знали историю Ren TV. Bсе знали фильм Звягинцева «Возвращение» и продюсера Лесневского. Этот фильм по всем фестивалям проехал, 47 наград международных, и «Нику», и «Золотого орла» получил. Купили все страны мира! Фильм оказался нормальным коммерческим проектом, хотя никто на это не рассчитывал. И сейчас они делают второе кино, а его уже ждут тридцать стран, хотя смонтирован только час.
А насчет новых русских — это миф и легенда. У бандитизма, у мафии нет национальности. У подонка, будь он африканец, русский, еврей, грузин или китаец, есть нюансы, окрашенные национальными качествами, но это не привилегия какой-то национальности. Нас воспринимают абсолютно нормально, нет никакого отторжения, подозрений. И мы же не занимаемся тем бизнесом, о котором вы говорите. Мы — творческие люди. Митя мне сказал: «Мама, ты столько лет работала, что имеешь право стать райсобесом. Я буду зарабатывать, а ты — тратить». Вот последний год мы так и живем.
— Почему вы решили купить журнал?
— Это произошло 7 октября, в день убийства Ани. Я решила, что немедленно нужно что-то делать. Меня настолько выбила из себя эта смерть, что не могу передать. Я представляла ее в лифте, эти последние мгновения. И каждый раз, когда я об этом думаю, я заливаюсь слезами, ничего не могу поделать. Мы были знакомы, но не более того. Я всегда ее читала, и у меня сжималось сердце от страха за нее. Но вы ведь знаете эту историю? Заложники с Дубровки позвонили в наш эфир, Дмитрий полтора дня был на проводе с ними, с террористами разговаривал: «Воду пропустите? А еду? А медикаменты? Врачей?». Нет, нет и нет, говорили они. И через Дмитрия потребовали Рошаля и Политковскую. Потом потребовали всех послов. Стала искать Политковскую — нашли ее на семинаре в Америке. Мы ее вытаскивали оттуда через посольство, у нее билеты были в эконом-классе на другое число. И она с аэродрома неслась, приехала на Дубровку… Принесла лекарства, воду заложникам.
В нашей стране расстреляли совесть.
— Покупаете журнал, чтобы сохранить его?
— За этот год я пыталась купить «Московские новости», но перебить Гайдамака не могла. Пыталась приобрести еще ряд изданий приличных… Да, чтобы еще одно поле, кроме «Новой газеты» и «Эха Москвы», существовало. Ничего ведь не осталось! Дышать нечем, я задыхаюсь! За этот год я стала фанаткой интернета. Я выписываю огромное количество газет, но они неинтересны, я пробегаю их глазами, задерживаюсь на нескольких фамилиях, мною уважаемых. А их все меньше. Я поняла, что должна создать новое поле.
Я думала весь год, но, когда услышала, что «Новое время» покупает Издательский дом Родионова, когда услышала интервью с Волиным, позвонила Пумпянскому и спросила, что происходит. Я думала, журнал скончался, но, когда прочитала от корки до корки, поняла, что здесь сохранился дух журналистики, публицистики. Александр Пумпянский восемнадцать лет боролся с нищетой, рейдерами, делал хороший, честный журнал, с ярко выраженной позицией, очень близкой мне по духу. Но его никто не видел, журнал почти не продавался. Мы с Пумпянским молчали месяц — я боялась, что нам могут помешать. И вот мы выкупили бренд «Нового времени», зарегистрировали СМИ, и сейчас как сумасшедшие работаем. Я купила кислородную подушку — для себя и своих друзей. Думаю, тысяч пятьдесят желающих подышать кислородом мы найдем.
Есть в этом и романтическая идея — воспоминания: я начинала трудовую деятельность с «Нового времени». Будучи девчонкой, в 10-м классе, работала в испанской редакции.
— А как возникла фигура Рафа Шакирова?
— Я советовалась. И сама помнила, как его ушли после выпуска бесланских «Известий». Как это несправедливо, когда умные, талантливые люди, умеющие и желающие работать, оказываются вне профессии. Многие журналисты ушли — кто в бизнес, кто в глянец, кто в коммерцию, кто просто уехал за границу.
— А как вы думаете, это сужение поля инициировано Кремлем или многие бегут впереди паровоза?
— И то и другое. Всех заткнуть, наверное, команды не было. Так как за всем стоят хозяева, то поняли, что лучше скупать издания. Лучше все каналы сделать снова полугосударственными — через свои подконтрольные структуры, а журналы пусть купят как дополнение к футбольной команде. При таком количестве денег в стране, таком количестве миллиардеров покупка журнала — это как трамвайный билет, пусть лежит в кармане. Засалился? Потерял вид? Выброшу.
— Сейчас это только ваши деньги? Инвестиций не привлекали?
— Пока нет. Я надеюсь, что совсем уж трубой навынос не окажусь. (Смеется.) В ноль-то мы должны выйти. Когда-нибудь. Во всяком случае, квартиру пока закладывать не буду — как я это делала, когда начинала медиабизнес и когда не было никакой уверенности, что я верну ее обратно. Я всю жизнь была транжиркой, но при этом очень спокойно относилась к деньгам. И стала считать деньги, когда мы стали делать свое дело. Мы научились их зарабатывать и считать.
— Разрешения вы не спрашивали. А звонки вам последовали?
— Нет. Думаю, и не последуют.
— Бесполезно?
— Да. Меня потряс новый фильм Гусмана — «Парк советского периода» — грандиозный! Это то состояние, в котором мы находимся: ни туда ни сюда. И слезы на глаза набегают, когда они кричат: «Наши идут!». Мы ведь снова ищем врагов, сваливаемся то в 37-й год, то в 54-й, то в 64-й. То диссиденты у нас, то политзаключенные. Сегодня посадить можно всю страну, потому что вся страна за двадцать лет выросла на конвертах, вся страна торгует, продолжает укрываться от налогов. Правила игры без конца меняются, судов нет, кругом коррупция. И весь ужас в том, что все всё знают, но существует двойная мораль, двойной подход. На своих глаза закрывают, а когда люди думают иначе и говорят по-другому — называют их врагами. Сегодня посадить можно любого, воспользовавшись чем угодно. Огромное количество людей пытаются приспособить себя. И к сегодняшней власти, и ко времени. Есть целый ряд людей, которые ушли в свою норку, опять на кухни, опять эзопов язык, опять кляпы во рту. Жуткое время! Оно подлое, и как никогда подлое. Бывали смутные времена, но сегодня — самое подлое.
— Вы будете работать над содержанием журнала или полностью доверитесь Шакирову?
— Я в телекомпании была гендиректором, и там не было гвоздя, которого я не знала. Контролировала и понимала знаковые вещи, которые могли вызвать возможность прислать пожарных, налоговую инспекцию, таможенных инспекторов, санэпидемстанцию, экологическую службу, Митволя, Кремль, Госдуму, прокуратуру, суд, милицию, ФСБ, КГБ… Что там еще есть?
— ВЧК.
— В общем, все, что начинается с трех букв… Я должна была знать все и готовой быть ко всему. Что касается журнала, то я нарушу сейчас все законы о печати. Да, как учредитель я должна только бабки давать. Но могу вам честно сказать: этого не будет никогда. Я не собираюсь делать гламурные бантики.
— «Этого не будет никогда» — невмешательства?
— Этого не будет никогда — фантиков и гламура. Этого не будет никогда, чтобы я не могла не вмешаться. Мне это интересно, понимаете? Я сама журналист. Я никогда не светилась, в жизни не дала ни одного интервью на своем канале, никогда не использовала канал как дубину или возможность добиться чего-то для себя лично. Я никогда не буду использовать журнал как возможность прокричать что-то — свою колонку иметь, «колонку учредителя», «колонку Ирены». Рен с нами, и хрен с вами? Нет! Но за этим стоит мое имя, и я не хочу его потерять.
— Это будет жесткий журнал? Критичный?
— Он должен быть честный, качественный. Нет задачи мочить власть: «Вот сейчас мы вас замочим в сортире!». Эти шесть лет мы уже мочим в сортире всех — друг друга, себя, страну, собственных детей, будущее, своих соседей — бывших членов одной большой интернациональной семьи. Мы мочить в сортире не будем. Мы будем честно рассказывать о том, что вокруг происходит. Я не могу сказать, что все журналы нечестные… Но когда пресса молчит или искажает факты, то про нее можно сказать: «она утонула» — в гламуре, в заказных материалах, в молчании и лжи. Как сказал Владимир Владимирович, Политковская не влияла на общественное мнение и на политику в стране. Для меня это непостижимо. Настолько не понимать, что тексты Политковской — первое, что вы должны были читать! То, что пишут кремлевские прикормленные писаки-мифологи, вы и так знаете, вы им все рассказали и дали подстрочник, везде идет сурдоперевод. Но нельзя убить мысль, можно перебить хребет. Если человек мыслит — он имеет право высказывать мнение. А если есть одно мнение и все его только расцвечивают: «источник из Кремля», «источник из подворотни», «из внутренних органов», из других каких-то органов… — то что это?
— А вы телевизор смотрите?
— Фоном. Какие-то новинки всегда смотрю. Если не успеваю, то записываю и ночью смотрю. И радио ночью слушаю. И газеты ночью читаю. Уже давно привыкла спать по 3-4 часа.
— Не жалеете, что ушли с телевидения?
— Вообще ни о чем жалеть не надо. Жизнь такова, какова она есть. Убиваться, жалеть? Где здесь позитив? Бежать надо! Надо делать свою жизнь и жизнь людей, которых ты любишь, более интересной. Ну, ужас. Но не ужас-ужас-ужас!
— А силы откуда черпать?
— Черт его знает. Жизнь — фантастическая штука, пестрая и разная. И этот период — настолько песчинка в мироздании! И это пройдет. Россия — фантастическая страна. Она — птица феникс. Она постоянно делает попытку возродиться, ее переворачивают с головы на ноги, потом переворачивают вновь. Как Ваньку-встаньку. Да, уже испорчен воздух, нечем дышать, организм мутировал, привык жить под выхлопной трубой. Вот я кислородную подушку купила — этот журнал; Рязанов снимает кино; Алла Сурикова снимает… Я порадовалась — она не читает газет: «Какой „русский марш“? Что ты такое рассказываешь? Где ты это слышала? А я не читаю, кино снимаю». И в этом тоже прелесть, это и есть жизнь. Когда у человека есть возможность выстроить мир вокруг себя, реализоваться и что-то дать другим — это потрясающе. Да, могло бы быть все значительнее и интереснее. Да, мы сами себе выдумываем врагов, делим страну на наших и ненаших, вместо того чтобы засучить рукава и разозлиться: «Вашу мать!». Мы — большая территория, талантливейший народ, который в какую страну ни приедет, уживается. По выживаемости мы первые в мире. Что ни возьми — русские сделали. А мы конгрессы соотечественников проводим, сукно расстилаем, графины опять ставим, лозунги читаем. С народом никто нормально не разговаривает. Вместо честного разговора — декорации и телемосты. Но сколько же всех нас будут держать за идиотов? А теперь и выборы практически отменяют. И голосовать придет один Леонтьев. И выберет и Думу, и президента, и это будет легитимно. Приехали! А народ то травится, то в военной части тиф какой-то, то на рынке — сибирская язва. И чтобы в стране, которая ломится от бабок, такое количество брошенных детей, детских домов, беспризорников, заполненные тюрьмы?! Да это можно сойти с ума! Мы сами себе враги. Самые большие враги русских — русские. Способные на подвиг и на предательство. Одновременно, в одном лице.
— Канал Дмитрия появится в России?
— Обязательно. Я не сомневаюсь в хорошей судьбе этого проекта. Как не сомневаюсь в своей стране. Не может народ, который имеет такую историю, который прошел такие войны, битвы, собственные концлагеря, прошел через истребление народа, интеллигенции, военачальников, стать фашистской Германией 33-го года. Я в это не верю! И все эти бесконечные движения — наши, не наши, русские идут, нерусские идут, мигранты, эмигранты (язык сломаешь, сколько их развелось) — от дикой неустроенности, от глухоты властей. В Кремле решили: пора заняться молодежью, давай-ка их свезем, хорошо накормим, подарим им шапочку и маечку, выучат они речовки, строевые песни, как когда-то. И за Россию за матушку порвем на себе рубашку, ур-р-р-р-ра! Опять будем брать Смольный, Кремль. А это игрушечки! И они заигрались! С народом надо разговаривать, а не считать его тупицей. Что-то меня на Кремль потянуло… Та-а-а-ак… (Смеется.) Щас на стульчик встану и начну стихи читать.
Жизнь не дура
Наставила дуло
И без объявления огня
Мной стреляет в меня.
Я не я,
Не мои поступки.
Я иду за счет «я» на уступки.
Это жизнь не моя, это ад.
Мне подсунули мой плагиат.
Когда-то то ли я, то ли мой брат написал…
Источник: Новая газета, 14.11.2006