Под залог выхода на срочно либерализованный рынок добрый Сорос решил (или ему решили) покровительствовать российским библиотекам. Григорий Бакланов, тогдашний кормчий журнала "Знамя", подал Джорджу Соросу идею оплачивать библиотечную подписку, в сущности выкупать часть тиражей "большой восьмерки" (именно восемь журналов оказались в числе избранных). Но в середине 1990-х Сороса потеснили из российского бизнеса, и он отказался от благотворительности. Функции мультимиллиардера взяло было на себя нищее Министерство культуры, да скоро надорвалось. Дотации Минпечати на бумагу составляют каплю в море. Причем кто-то из облагодетельствованных Соросом остался на уровне проплачиваемого тиража - в пределах 5000 экземпляров. А многие съехали и гораздо ниже. Можно сколько угодно умножать соросовскую цифру на 12. Ничем, кроме самоутешения, это не чревато. Казалось, "толстякам" ничего не остается, кроме как пойти ко дну. Дудки! Выжили все. В 2000 году на тираже около 400 экземпляров честно закрылось только лучшее из региональных изданий - "Волга". Толстый журнал удержался - если не в культурном мейнстриме, то в культурно-историческом контексте. Почему? Тираж "Юности" в конце 1980-х перевалил за три миллиона. "Новый мир" в 1990 году имел более двух с половиной миллионов подписки и розницы. На журнальные полосы хлынул огромный массив "возвращенной" литературы, и "толстяки" оперативно подобрали ее под себя. Да, собственно, "возвращенке" больше некуда было деваться: издательский рынок накапливал первоначальный капитал на порнухе и комиксах, им было не до Солженицына, Набокова, Розанова и иже с ними. Изголодавшийся читатель, далеко не уверенный, что увидит десятилетиями запрещенных авторов в книжном формате, набросился на журналы. Лет десять "толстые" фактически паразитировали на текстах высочайшего уровня, не требующих редактуры и - по межзаконным временам - никаких вложений. Кое-какие свежие мысли появились в отделах публицистики и критики, но погоду они делали краткосрочную. Статью либерального экономиста трудно сравнить по долготе резонанса с публикацией великого писателя. Пережив гомерический перестроечный бум, журналы стали мало-помалу хиреть тиражами. Шедевры на складе закончились, а подписчики успели привыкнуть к идеальному качеству. "Толстые" перешли в другую нишу, заполнив ежемесячные книжки массовым продуктом вроде романов Анатолия Рыбакова. Спрос на них тоже оказался значительным, хотя первые нотки разочарования в подписной симфонии уже прозвучали. В той эйфории мало кто заметил и очередное историческое событие. Дело в том, что больше полувека подряд журналы были структурными подразделениями одного из самых могущественных советских ведомств - Союза писателей СССР. Как только колосс закачался, трудовые коллективы подведомственных журналов (и газет) дружно проголосовали за самостийность. Сказать, что издания не пожелали делиться доходами с "главком", было бы все же преувеличением, хотя руководители журналов одними из первых почуяли сладкий запах коммерциализации. Волна свободы захлестнула всех, а о последствиях в России думать не принято. Как бы то ни было, ошибка состояла не в отделении от обреченного Союза писателей, а в уверенности, что полуторамиллионный тираж сохранится навсегда. Не тут-то было! Книжный рынок контрафактно и стремительно развивался. Внедрение цифровых технологий отобрало у журналов функцию первичного отбора текста: издательства ныне "пекут" книги за три недели, а журнал готовит публикацию в лучшем случае полгода. И платить в издательствах постепенно стали больше. Но, как известно, "толстые" легче держатся на плаву. Главный редактор "Нового мира" Сергей Залыгин, почуяв недоброе, завещал коллегам идеологию, которая одновременно стала и формулой неистребимости: "Пока у нашего журнала будет хоть один подписчик..., мы будем выпускать наш журнал". Олимпийская позиция! Но "толстяки" и были Олимпом советской интеллигенции. И хотят таковым оставаться на вечные времена, с религиозным пылом исполняя завет своего старейшины. И обусловлено это далеко не только желанием главных редакторов представительствовать на международных форумах и время от времени встречаться с первыми лицами государства. Главным аргументом поборников толстого журнала, когда речь идет о "быть или не быть", остается якобы уникально-отечественный генезис явления. Но идею, на минуточку, привез из путешествия отец поэтического мифа нашей истории Николай Карамзин. Вместе с Михаилом Каченовским он основал журнал "Вестник Европы" (заметьте, не Пошехонья). В отсутствие массовых коммуникаций идея, что и говорить, классная! "В одном флаконе" подписчик получал и литературные новинки, и энциклопедические сведения, и аналитическую статью. К тому же, каждый журнал имел свое "направление", что обеспечивало соответствующий уровню грамотности общественный охват. Прагматическая Европа скоро отказалась от нерентабельного формата, что, впрочем, не делает феномен специфически российским. Но логика мифа, бесспорно, штука интересная. На заре "красного террора" периодическую печать и русскую интеллигенцию первым соотнес в работе "Судьба толстого журнала" Лев Троцкий: "Русскому журналу наступает конец тогда, когда наступает конец мессианизму русской интеллигенции". Между прочим, толковая статья. Читаешь ее - и понимаешь, почему самодержавие в России свергла кучка журналистов. Ведь тяга к самоуничижению и сокрушительным реформам на его базе в среде российских интеллектуалов всегда была огромной. А простой человек начитается, да и за топор. Но и Троцкий не учел фактора неистребимости - перед отъездом в Мексику, видимо, не успел прочесть бессмертные главы "Двенадцати стульев" про Васисуалия Лоханкина. А в 1928 году корифей официальной критики Виктор Перцов писал: "Читатель толстого журнала по традиции чувствует себя культурным человеком". Понятийная метаморфоза в духе Зощенко: не знаешь, как писать "интеллигент", - пиши "культурный человек". Но "чувствовать" себя "культурным человеком" и быть им - то же самое, что воображать свою деревню родиной слонов и ежедневно ездить на слоне. Существование толстого журнала искусственно связано с, так сказать, классовой демографией, как связано с рождаемостью наличие детского сада в микрорайоне: есть журналы - есть интеллигенция. В каком-то смысле толстый журнал и был таким "дошкольным" учреждением для нескольких поколений. Но в 1990-е годы всем пришлось пойти в "школу" гайдаровской идеологии и рыночной практики. Итак, судьба толстого журнала постепенно скоординировалась с судьбой русской интеллигенции, а, увы, не с "лица необщим выраженьем". Неотличимости журнальных профилей со "сквозными" авторами, кочующими с одной полосы на другую, собственно, и посвящена статья Перцова "Лицо толстого журнала". И похоже на Троцкого, и полемизирует с опальным вождем. В 2000 году обозреватель новой формации констатировал, что сразу в трех изданиях ("Знамя", "Новый мир" и "Москва") опубликованы рассказы Виктора Астафьева. В сегодняшнем обзоре на месте Астафьева, скорее всего, оказался бы вездесущий Дмитрий Быков. Разница между изданиями либеральными и почвенническими свелась к тому, что в последних платят еще меньше, чем в первых. Внутрипартийная цензура тоже слабеет. Автора "Нашего современника" едва ли пустят на порог "Знамени", но скрепя сердце опубликуют где-нибудь в "Октябре". А поскольку печатание в нынешнем "толстом" - дело почти филантропического свойства, автор волен сам выбирать, на какой порог ступить. Ничтожность тиражей давно не связана с кредитоспособностью потенциальных подписчиков. Однако пока бюджетникам гасили долги по зарплате, выяснилось, что предлагаемый бывшими олимпийцами товар не востребован покупателем. Интеллигенция ждет от журналов совершенно другого наполнения. Но, вопреки всему изыскивая средства на типографию и аренду помещений, предводители "толстяков" как будто игнорируют то обстоятельство, что их редакционный портфель не покрывает потребностей даже традиционного читателя, не говоря уж о возрастной ротации. Последним потребителям бумажных версий за 50. Они привыкли лежать с журналом на диване, а не кликать электронные страницы "Журнального зала". Молодежь прочно обосновалась в пространстве "Живого Журнала" и других живых, а не просто жизнеспособных пространствах. Чтобы не лишиться узнаваемости, "большая восьмерка" сохраняет в неприкосновенности и дизайн советского нижнего белья, и неандертальские названия. Но изменилась бы ситуация коренным образом, переименуйся "Знамя" в "Штандарт", "Новый мир" в "Гражданскую войну", а "Октябрь" в "12-е июня"? Логотип "Московский комсомолец" никого не останавливает. Просто пока глянцевые издания, озабоченные проповедью ценностей своих рекламодателей, конкурентами "толстым" не являются. Скоро только сказка сказывается. "Толстые" похудеют ориентировочно тогда же, когда увенчается успехом борьба с избыточным весом россиянок, в худшем случае - никогда. Вероятно, баланс противоречий - наилучший залог неистребимости. Постоянные намеки насчет помощи государства в устах главных редакторов органично сочетаются с декларированием независимости ведомых ими изданий. Сетования на монополизм почтового ведомства, задравшего тарифы, не мешают проводить бессрочные "круглые столы" и разъезжать (а не ходить) по миру. Учитывая выживаемость старых и скорость возникновения (впрочем, как и исчезновения) "новых толстых", государство может спать спокойно. Шансы выжить в России у всех примерно одинаковы. Источник: Трибуна, N26, 13.07.2007