— Готов ответить на любой вопрос, только не надо спрашивать о политике.
— Да я и не собиралась, собственно. Смысла не вижу. У меня есть другие интересные вопросы. Например, зачем вам «Твой день»? Тираж по нынешним временам смешной, распространяется только в Москве… Вы кажетесь машиной для зарабатывания денег, но допускаю, что многое вы делаете для личного кайфа.
— Я вообще никогда ничего не делаю, что мне неинтересно, только для зарабатывания денег. Мне неинтересно их пилить. «Твой день» был школой мастерства для журналистов, которые показали всем, что такое таблоид. Сейчас это печатная версия Лайфньюс, своего коллектива в этом издании нет, просто сидит группа упаковщиков, которая упаковывает те продукты, которые у нас есть. Поверьте, это прибыльное издание. Существует очень много людей, которые не смотрят новости в интернете. Привыкли читать газеты, понимаете?
— А в каких ваших изданиях есть коллективы журналистов?
— Да у меня вообще не такой принцип работы. Сейчас нет сотрудников, которые работают в Лайфе, «Известиях», «Жизни»… Все вместе работают над добычей эксклюзивного контента.
— И как вы его потом перетряхиваете?
— Я же говорю, есть люди, которые упаковывают «Известия», Лайфньюс, «Жизнь», теперь телеканал. Вон — видите круглый стол? Там два раза в день проходят планерки. В десять и в пять тридцать. У нас нет редакторов отделов в каждом издании. Есть редактор службы холдинга News Media. Политики, культуры, экономики. И вот, каждый редактор службы вечером докладывает, какие темы они добыли на завтрашний день. В среднем, штук пять. И на планерке мы решаем, кому это интересно и где это появится.
— А если всем интересно?
— Естественно, если повысят цену на водку, это интересно всем. Поэтому служба экономики подготовит подачу для Лайфа, «Жизни» и «Известий».
— Это один человек пишет?
— Разные, конечно. Для разных изданий.
— А зачем вам была нужна «Жара»?
— Хотел попробовать залезть на рынок глянца и посмотреть, что там можно сделать.
— И что?
— Да то, что рынка как такового нет.
— Это как?
— Заявленные и продаваемые тиражи — две большие разницы.
— Вы, когда начинали, не знали об этом?
— Хотел подвигать локтями и отвоевать нишу в глянце. Самое интересное, что журнал не пошел, а интернет-версия heat.ru очень даже успешна. Я считаю, что глянцевые журналы, если и останутся, то только для понта. Они живут только за счет сотрудничества с директорами по PR в крупных холдингах, которые показывают руководству свою необходимость. Такие вещи сейчас абсолютно не нужны… И знаете… Интернет убил профессию среднего журналиста. Средними журналистами стали все, кто умеет тюкать по клавишам.
— Опаньки…
— Да-да! Останутся в профессии, и даже повысят свою стоимость, только те, кто умеет рыть, которому рассказывают то, что не рассказывают другим.
— Арам Ашотович, а вы считаете, что журналист это только тот, кто «умеет рыть»?
— А кто еще?
— В конце концов, есть аналитика и публицистика.
— Публицистику я очень уважаю и сам никогда не умел так писать. Но таких публицистов, как Дима Ольшанский или Игорь Мальцев очень мало. И они уже не журналисты, а писатели. Много ли вы знаете людей, которые напишут так, что волосы дыбом?
— И от чего у вас волосы дыбом? В жизни. Я не имею в виду колонки Ольшанского.
— Например, от некоторых фильмов Безрукова.
— Ээээ… От каких?
— Есть такой фильм «Мамы», но вы, наверное, не смотрели…
— Нет. Но мне интересно, от чего у вас мороз по коже.
— Безруков там играет крутого бизнесмена. И вот он приезжает на кладбище к своей маме в глухую деревню. Поднимается он по грязи и начинает разговаривать со своей мамой. Он сыграл так, что это охренеть просто. Я сразу вспомнил своего отца, который умер и которому я тоже многое недодал. Такую же реакцию у меня вызывают и некоторые мои колумнисты. Можно подумать, что публицисту легче, чем репортеру, не надо ничего сенсационного добывать. Но ты попробуй так напиши, как Игорь Мальцев или Дмитрий Ольшанский. Я считаю, что государство журналистов не ценит, как следует.
— Так они сами под это государство легли. Кто же ценит девочку, которая сама себя предлагает за деньги?
— Я об этом думал много еще в советское время. Тогда СМИ управлялись суперпрофессионалами, элитой. Я считаю, что гробовщиками российской журналистики стали Гусинский и Березовский.
— Они просто первые стали покупать журналистов. Но ведь и вы этим занимаетесь.
— Я журналист и занимаюсь своей профессией, а они были банкиры и делали то, в чем ничего не понимают.
— Гусинский, плохо ли, хорошо ли, создал здесь некое подобие западного телевидения. Вы, плохо ли, хорошо ли, создали здесь некое подобие западной «желтой» журналистики. За что ж вы Гусинского не любите? Конкурент?
— Я работаю со своими журналистами целый день, я беру на себя весь негатив, который на них вываливается.
— В сущности, читателю ваш процесс не интересен. Он видит только результат. Ну… Я тоже вижу результат. Практически, именно вы уничтожили ту самую, любимую вами, советскую журналистику. Я довольно нейтрально смотрю на это дело, но ведь теперь даже серьезные газеты действуют по вашим лекалам.
— Нет, я ничего не разрушал, я просто хотел, чтобы журналисты нормально работали и нормально зарабатывали. НТВ ведь не занималось зарабатыванием денег, но с утра до вечера получало кредиты от Газпрома. Я ни копейки государственной не взял, я приглашал инвесторов, которые рисковали. И я рисковал. Я глубоко уверен, что журналистика, которая не зарабатывает, это плохая журналистика. От нее нет никакого толка. Сотни миллионов долларов тратится на РИА-Новости. Эффективности ноль. Люди не отвечают за свои показатели, а я отвечаю. Я каждый день считаю дебет-кредит, но мои журналисты получают намного больше, чем средняя зарплата на рынке.
— Но почему они даже в газете «Известия» так часто пишут неправду?
— Это полное вранье. Хотите я вам расскажу, как я пришел в «Известия»? Я пришел, газета в полной…. Только приступил к обязанностям главного редактора, мне Костин, это заместитель Суркова и мой товарищ, звонит и говорит: — Там у вас заметка идет, ты мне гранки пришли. Я ему: — Ты что, охренел? Он мне: — Так у нас все время так было принято — мы «Известия» читали всегда до выхода.
— Арам Ашотович, если бы они очень захотели, вы бы показали.
— Если бы они очень захотели, чтобы им показывали «Известия», им бы показывал кто-нибудь другой.
— Вы так договоритесь до того, что вы самый независимый издатель в стране.
— Это вообще тупизм — изображать полную независимость. Независимой журналистики не бывает. Нигде.
— Вы прямо как Волин на журфаке…
— Так он правильные вещи сказал. Просто не в том месте и не тем людям. Что значит «хочу быть независимым»? Хочется Бакушинской быть независимой, пусть закладывает свою квартиру и создает свое СМИ.
— На мою квартиру не создашь ни фига.
— Так я не в упрек, а для примера.
— А Мальцеву и Ольшанскому, которым вы дифирамбы пели, вы тоже указываете, что писать?
— Никогда в жизни.
— То есть они независимые?
— Это неправильная постановка вопроса. Они зависимые только в том смысле, что если мне не понравится колонка Ольшанского, я ее не опубликую. Он может отнести ее в другое место. Но я никому не диктую. Вы можете сейчас выйти в редакцию и спросить: «Кому Арам Ашотыч диктовал, как и что писать?»
— Особенно ваши сотрудники будут откровенны, если при этом я буду держать вас за руку.
— В «Известиях» Лимонов колонки публикует. Лимонов! Я ему тоже диктую? И вообще, мы же договорились, не говорить о политике.
— Хорошо. Давайте про трупы. В чем глубинный смысл появления на обложке фотографии человека в реанимации?
— А что в этом вредного или плохого? Ко мне однажды приходил брат Дианы Гурцкой и кричал: «Почему ты про свою сестру не пишешь?» Я ответил: «Не пишу, и если кто-то напишет, я ему башку оторву. Потому что она домохозяйка и не лезет на сцену».
— Про вас можно?
— Что хотите. Я публичный человек.
— Публичного человека можно в реанимации снимать?
— Можно и даже нужно. Потому что это интересно. Даже вы, я уверен, тихонечко смотрите на эти фото. Иначе, откуда знаете?
— То есть вы уверены, что любая духовно богатая дева, которая пишет в Фейсбуке «фу какой Габрелянов», тайком приобщается?
— Абсолютно уверен.
— Может вы и правы.
— Конечно, я прав. Несколько дней назад в этом кабинете было большое совещание по поводу случая с балетмейстером Филиным. У нас есть Света Наборщикова, хорошая журналистка, одна из немногих, кто остался из старых «Известий». И она все время спорит на планерке, когда ей тут говорят, кому он нужен твой Начо Дуато? Запарила уже своими большими материалами. Так она все время говорила: «Мы должны проповедовать высокую культуру!» Про Большой театр она тоже много рассказывала, какие там одухотворенные люди. Эти «одухотворенные люди» плещут друг другу кислотой в лицо и пишут доносы, а потом сидят на пресс-конференциях и рассказывают, как их достала «желтая» пресса. Изображают из себя девственницу. После шестнадцатого аборта. Я после этого случая с кислотой чуть Свету на планерке живьем не съел. «Света», — говорю, — «это и есть те суки, про которых ты мне рассказывала?» Тут полпланерки со смеху умирало.
— Да что там полпланерки, мы тут все не так давно умирали над тем, как вы с журналистами разговариваете.
— Да вот… Какой-то козел записал меня на диктофон.
— Такого виртуозного мата не слышала никогда.
— Вы знаете, как я расстроился? Пришел домой и говорю жене: «Галя, карьера рухнула». Она послушала: «Завтра ты проснешься любимцем всех журналистов страны». Потому что я там ничего не соврал и никого лично не обидел. Я люблю ругаться, но я никогда не унижаю достоинство. Я как папа им, поэтому имею моральное право их учить. И вообще, если я начинаю вежливо разговаривать, не обзываюсь и не кричу, человек понимает, что это конец.
— А что вы будете делать, когда примут новый закон о защите частной жизни?
— Как писал, так и буду писать. Как судился, так и буду судиться. И новый закон принимается глубоко неправильно. Сидит кто-то в Кремле… Вот. Вы меня опять на политику вывели!
— Я? Это вы сказали слово «Кремль».
— Я в публичном месте снимаю известных людей и в квартиру ни к кому не врываюсь.
— Но через окно с дерева запросто.
— Так я с улицы снимаю. Не хочешь — шторы опусти. Или иди работай уборщицей.
— Да ладно. Если это уборщица кого-нибудь на кухне расчленит, она тут же в ваших глазах станет публичным человеком.
— Если это станет событием, то конечно. Жизнь так устроена. А вы хотите делать, что угодно и чтобы об этом никто не писал?
— Вы, значит, санитар леса?
— Я бультерьер пампасов.
— Считается, что журналист должен быть нейтральным и давать все точки зрения. Вы всегда в конфликте занимаете чью-то сторону. Поддержали, к примеру, Байсарова против Орбакайте, Яблокову против Киркорова.
— Какая может быть нейтральность, если женщину избили? Да, у меня есть точка зрения на любой вопрос и мой коллектив об этом знает. Я Твиттер специально для этого завел, чтобы они знали мое мнение, как владельца СМИ. И если у них другое мнение, у них есть полная свобода открыть дверь и выйти. Я не понимаю революционеров в норковой шубе. Такой, как у вас, кстати…
— Ой, да. Простите. Я знала, что нельзя на митинги в норковой шубе ходить. Но я же не на митинге, а у вас в кабинете. Давайте про телевидение. Вы что там собираетесь перевернуть? Говорят, отгрохали студию дорогую.
— Хочу сделать первое настоящее новостное телевидение.
— Лайфньюс в кино?
— Да. Произошло событие, через десять минут ты о нем рассказываешь прямо с места. И все это круглосуточно. Очень похоже на Sky News, но круче, потому что у них нет своей службы, которая добывает эксклюзивную информацию.
— Телевидение штука очень затратная, особенно вот такое. Вы тратить собираетесь или зарабатывать?
— Первые три года тратить, а потом бешено зарабатывать.
Ольга Бакушинская
Источник: ЖурДом